Маме

В тумане город. На горе

Больница миражом.

А ведь вчера казалось мне,

Что город подожжен.

Когда мы шли рука в руке,

Не ускоряя шаг,

Вверяясь лиственной реке

На огненный маяк.

Но был тот всполох золотой

Лишь отблеском поры

Неверной, зыбкой, затяжной,

Когда всё жгут костры.

Но мы с тобой, но мы с тобой

Сквозь листья и года

Живем молитвою одной,

Несёт листву вода.

Я молюсь за тебя, я считываю вселенной

поначалу невнятные знаки, как точка-тире,

Я ношу твои бусы, как чётки в руке неизменно,

Я – тибетский монах на высокой и лысой горе.

Я не сплю, когда ты в темных снах

возвращаешься в юность,

где весёлое братство и два твоих мужа вдвоём,

И смеющихся глаз горяча азиатская узость,

и косички твои, как индейские перья, торчком.

Я на воду смотрю, я ответ ожидаю от моря.

Мне морская стихия заложена в душу тобой.

Я ведь знаю, что в жизни ровнёхонько счастья и горя,

но прошу у стихий не спешить с половиной второй.

Мне и страшно, и сладко от этих сквозных откровений,

Мне так много дано, мне так щедро тобою дано

и тоски, и любви, и глубинных и странных прозрений.

Нашей жизни с тобой не прервётся до срока кино.

У невысокой женщины
Моложавой для своего возраста
Глаза цвета спелого крыжовника,
Рыжеватые волосы.

У невысокой женщины
В квартире музей передвижников:
Сто пятьдесят картин, муж (один)
И шкафы книжные.

У невысокой женщины
Все пирожки с мясом, вся память
меня маленькой,
Все узелки, все огоньки во тьме,
всех сказок цветочек аленький.

К невысокой этой женщине
Мне бы приезжать почаще,
Но я учу брендам студентов
(И прочей ненужной лаже).

Ненужной ни мне, ни женщине,
В отчаянной безвременщине,
В которой успеть пытаемся,
Но больше все ждем да каемся.